"В моей
жизни большое место занимает
концертная деятельность.
Почему это для меня важно? Я
постоянно сужаю свою
программу, стараюсь добиться
концентрации наиболее
интереснейших вещей. Концерты
дают возможность сыграть
музыку, которая не звучит. К
примеру, я пишу много музыки
для кино. Она то не звучит в
фильме вообще, то за репликами,
а благодаря концертному
исполнению она становится
возрожденной, иногда -
открытием. На концертах я,
прежде всего, апробирую
написанную музыку: идет она или
нет? Ведь что удивительнее
всего - каждый раз, даже для
меня самого, она звучит в
разных контекстах, для разной
публики совершенно по-другому.
Это ли не проверка для
композитора. Держишь экзамен.
Подводится как бы черта под
экспериментом, опытом,
накопленным багажом, который
приобрел наедине с собой. Ведь
когда пишешь, то не знаешь, что
ты написал! Не знаешь, пока сама
публика аплодисментами не
скажет - хорошо или плохо.
Концерт - это и утверждение в
глазах своих постоянных
почитателей и завоевание
новых".
|
Чаша
концертной летней эстрады, так
называемого «Зеленого театра»,
была похожа на гигантское ухо,
повернутое к бесконечным,
битком набитым, как на
стадионе, рядам. Ждали любимого
и популярного композитора, не
маэстро, не автора учебника по
теории музыки (об этом
упоминать до сих пор
"немодно"). И как бы
отвечая на это нетерпеливое
обожание и любопытство, он
вышел играть первую вещь сам.
Спрятал свое смущение и улыбку,
безотказную для друзей и
знакомых и излюбленную
фотографами. Лицо сразу стало
другим, с резкими морщинами
вдоль похудевших щек,
посветлевшее... Руки - крупные
(«да-а,- говорит он, - руки-то у
меня того... скорей
чернорабочего...»),
настороженно молчат на
клавишах, пока говорит оркестр.

Он
играл много, и вновь - вальс. И
под аккорды его колдовского
вальса, который стал живой
классикой современной музыки,
терпкого от горьких
предчувствий, из последних сил
чертили вечереющее небо
стрижи. И пока звучала эта
музыка, думалось, что если бы ее
кто-то вздумал изобразить
живописью, то на полотне
проступили бы, вернее всего,
легкие мазки светлых
пастельных тонов, светящиеся
насквозь. А разве нет в его
музыке импрессионистически -
мгновенного? Это музыка
впечатления, она поэтична,
прозрачна, не течет, а летит...

А потом были автографы, цветы,
беспомощное, наивное,
растерянное лицо Доги. На него
постоянно направляли
телекамеры. Маститые подходили
к нему и что-то ласково
говорили, трогая за локоть. Его
уже принимали таким, какой он
есть.
Этот
человек живет музыкой. Его
удачи - это прорывы из тьмы, из
тысячи мелодий. Он работает,
как одержимый, постоянно,
всегда. И, как в случае с
вальсом, прорывается в нечто
непостижимо прекрасное. Его
удачи растут из чернозема
многих замыслов, этюдов,
черновой работы.Чтобы
получилось что-то одно, что
звучит годами, совершены сотни
попыток. Мы, слушатели, видим,
конечно, всегда только
нарядную сторону жизни
артистов и композиторов, а
напрасные усилия, неудачи,
провалы остаются, как это и
должно быть, гдет - то там, за
кадром, в душе композитора.
Может быть, они-то и рождают
тревожно-прекрасную ноту его
вальса? Кто знает...
Григоре
Виеру писал: "Музыка Евгения
Доги подобна природе. То есть,
что я говорю: она сама природа.
И Дога, истинное дитя музыки,
над ее природой не надругался.
Вся современная торопливость и
суета в музыке будто минуют
его. Музыка его сохраняет
естественность ритма, простоту
и ясность мелодии."
|